- Извините, - пробормотал Прошка и вышел на улицу.
В густом тумане зажигались, отсвечивая в лужах, фонари, из мелочных лавок пахло овощами и спичками.
- Ах, ну конечно, они пробежали какой-нибудь другой дверью и сели, притворяясь куклами, пока я был в коридоре. Но кто же схватил меня сзади?.. В испуге я, наверно, повернулся к ним спиной, Фалалей и схватил, а мне показалось, что из коридора. Все-таки непонятно - зачем они сделали это. Пугали меня, что ли?
Он медленно брел по тротуару, стараясь думать о вещах обыденных, но мысль его, как испорченное часовое колесо, соскакивала и вертелась в направлении противоположном.
"Что было на самом деле, а что представилось - не понимаю, не разбираю!"
- Надо вспомнить что-то, и все станет ясным! - воскликнул он, останавливаясь у подъезда, куда только что подъехал автомобиль.
Швейцар торопливо распахнул дверцу. Опустив на подножку меховой ботик, показалось сначала обтянутое шелком колено, соболья муфта, и на тротуар выпрыгнула балерина Першинская. Прошка открыл рот и снял картуз, а из автомобиля тем же путем вылез господин в цилиндре. Он был похож на Прошку, как двойник.
Когда за балериной и этим - в цилиндре - закрылась дверь подъезда, Прошка, круто повернув, побежал прочь, бормоча:
- Вспомнил, теперь все вспомнил!
Настоящий собачий страх гнал его по улицам, и чем больше старался он стряхнуть с себя оцепенение, драму, - увидеть вещи, как они есть, тем страшней становилось, и все непонятности казались возможней.
- Вот папиросы "Нюх-Нюх" - бормотал он, глядя в окно табачной лавки, - я их постоянно курю, вот топаю ногой, вот след на стекле от моего пальца... Все это существует. Существует все, что я вижу, а я еще не видел всего, значит, я могу увидеть вещи гораздо страшнее, чем сегодня...
- Ну вот ты, - обратился он к дворнику, который, подойдя, внимательно слушал, - ты существуешь, а скажи, видел ли ты поддельных людей, которых делает Фалалей...
- Проходи, проходи, - сказал дворник строго.
- Куда же я пойду? Да, спасибо. Я пойду и все выясню.
Вновь подойдя к дому балерины, Прошка торопливо оглянулся, шмыгнул в подъезд и стал подниматься во второй этаж, где, прочтя на двери имя Першинской, позвонил, хотя палец его долго крутился около кнопки. На вопрос горничной он объяснил, что по очень важному делу нужно ему на минутку балерину Першинскую, и остался ждать в ярко освещенной дубовой передней, глядя на соболью шубу, от которой пахло духами и еще не остывшей теплотой.
"Шуба-то какая, - подумал он, - куда я лезу". Когда по комнатам послышались легкие шаги, он мгновенно вспотел от страха:
- Что я ей скажу, что я ей скажу?..
Балерина вошла, как насекомое, легко волоча за собой шелк платья, улыбаясь, как перед огнями рампы. При виде Прошки темные ресницы ее испуганно взмахнули.
- Это очень странно, - поспешно заговорил Прошка, прикладывая фуражку к груди, - вы такая красивая, как... я не знаю, а я вообще не стою ничего, но вышла глупая история, я остался в дураках, а он очень доволен, хотя он, конечно, черный таракан, у меня таких под кроватью - тысячи.
Глаза балерины снова дрогнули и с углов вдруг сузились смехом.
- О ком вы спрашиваете, - сказала она очень мягко, - я немного не поняла...
- Я, может быть, неясен... я спрашиваю о Прошке Черемисове... Может быть, он у вас по-другому называется - тот, кто с вами приехал.
- А, - сказала балерина и, слегка приподняв спереди юбку, быстро вышла, в дверях еще раз обернув к Прошке любопытное актерское лицо... Сейчас же в прихожую вошел, громко стуча каблуками, тот господин. Сдвинув брови, спросил:
- Чем могу служить? - и при этом оттеснил Прошку к двери.
- Извините, - забормотал Прошка, двигая губами, как на морозе, - нам необходимо объясниться: это важно для обоих, - и, словно во сне, глядел, будто в зеркало, в лицо господину, - вы настоящий?
- Что-с? - переспросил господин надменно. - А не угодно ли объясниться на площадке, - и тотчас надел вязаное кашне, белое с желтым полосами...
На площадке Прошка взялся за перила и сказал отчаянно:
- Нечего притворяться: я настоящий, а вы поддельный! Я желал быть на вашем месте, а вам не угодно ли к Фалалею за печку...
- Виноват, чем вы хотели поменяться?
- Всем, - крикнул Прошка, - у меня костюмчик оборван, а вы с ней в автомобиле разъезжаете. Вообще вы должны пропасть, я через вас учиться не могу, я жить не могу.
- Э, да вы просто сумасшедший, - сказал господин, пожав плечами, и ушел в квартиру. Прошка подпрыгнул к звонку и стал звонить, не отрываясь от кнопки. Ударил в низ двери калошей...
Так он звонил, пока снизу не пришел швейцар, взял Прошку за плечи и, толкая вниз, сказал:
- Ах ты, желтоглазый, счастье твое - дворник в участок ушел, - ткнул еще в шею и поддал сзади.
- Погоди у меня, - говорил Прошка, стоя на улице, - я тебя укараулю, я тебе выпущу красные сопли...
Балеринины освещенные окна выходили на канал, к решетке которого прислонился Прошка. Ждать ему пришлось очень долго. Проехали с грохотом ломовики; стриженый мальчишка из лавки перебежал улицу, чтобы сплюнуть в воду, и при виде Прошки пронзительно свистнул; вдалеке фонари казались звездами, упавшими в туман; Прошка, не мигая, глядел на зеленоватые их лучи и радуги, слабо очерченные в зыбком тумане, переводил взор на зеркальные окна второго этажа, и все виденное укладывалось в мозгу еще по-сабачьи, без понимания. Так простоял бы он всю ночь, дрожа от злости, то вновь теряя сознание, но ударила вдруг дверь подъезда, швейцар стал кричать извозчика, и тот господин пошел, постукивая тростью о тротуар. Прошка оторвал руки от холодной решетки и стал красться за господином по другой стороне, вдоль канала. Господин, войдя в свет фонаря у лавочки, поднялся на цыпочках и перешел на Прошкин тротуар. Теперь Прошка ясно видел холеную его спину, вихлястый зад и полоску пробора под цилиндром.